Обнаружив, что остался в одном ботинке, снял и выбросил второй. Тут же заметил первый, плавающий по поверхности, но было поздно — его правый брат почему-то камнем пошел на дно.

В первую секунду мне показалось, что отвесные скалы вырастают прямо из моря. Но потом я заметил маленький клочок берега, созданный когда-то осыпавшимися со скалы камнями. Поплыл к нему, выполз на скалы и застыл в позе датской Русалочки, подобрав под себя за неимением рыбьего хвоста ноги и пытаясь отдышаться.

Получилось! Всему назло — получилось!

14

Настоящий герой — из тех, что перегрызают цепи, плевком сбивают вертолеты и играючи управляются с десятком-другим врагов, — должен делать все это спокойно, хладнокровно и совершенно безэмоционально. То есть — походить на актера Шварценеггера, недаром в этих ролях и прославившегося. А вот если в реальной жизни спецназовец будет орать, терзаться, ругаться, красочно описывать последствия своего гнева — как персонажи другого хорошего актера, Брюса Уиллиса, — то через пару лет подвигов герой схватит от постоянных стрессов инфаркт и будет остаток дней прогуливаться по паркам, кормя пшеном голубей.

Я, наверное, на роль правильного героя не гожусь.

Сидя на морском берегу, я это понял со всей очевидностью. Мне было страшно, даже страшнее, чем при спуске. Меня колотило мелкой дрожью, и не от холода — вода оказалась теплой, а от мыслей о том, как могла и даже должна была закончиться моя авантюра.

Немного утешало то, что человек с более богатым воображением вообще бы сейчас в штаны наложил.

А какой-нибудь фантазер-профессионал вроде фантаста Мельникова сделал бы это еще до спуска…

Хорошо им, фантастам! У их героев оказался бы под рукой весь набор снаряжения, от нормальной веревки до профессиональной «восьмерки». Или карманный одноразовый антиграв. Или пропеллер, как у Карлсона, — натянул штанишки с моторчиком и лети себе, помахивая рукой, на глазах восхищенных малышей.

А тут авантюра чистой воды, экспромт, отчаянная выходка попавшего в ловушку профана… И то, расскажи о ней сотне-другой людей — математик раскритиковал бы меня за плохие расчеты, физик — за то, что не учел коэффициент трения, скалолаз — за то, что положился на руки, а не сделал хотя бы петли из поясного и автоматного ремней…

Вас бы на мое место, умники! Когда чувствуешь, что с каждой секундой утекает решимость спуститься, когда понимаешь — еще пять минут, и останешься куковать на скале, как отец Федор из «Двенадцати стульев»…

Дав мысленный отпор гипотетическим критикам, я слегка расслабился. Разделся и выжал мокрую одежду. Ночью будет холодно, бриза с берега ожидать не стоит, я сижу под клифом высотой сто семнадцать метров…

Что?

«Восьмерка»? «Клиф»?

Заработало!

Я поводил рукой в воздухе, пытаясь открыть портал. Нет, настолько сильно мои способности не восстановились. Но и прикосновение к энциклопедическим знаниям функционалов порадовало.

Возможно, я пойму, что мне делать дальше?

Прыгая с камня на камень, я пробежался по крошечному пляжу. Нахлынувшее вновь возбуждение требовало выхода.

Ночевать здесь?

Плыть вдоль берега?

Плыть от берега?

Я согласился бы на любую подсказку интуиции. Но дальше обрывочных знаний из области геологии и альпинизма дело не шло.

Не плыть.

Ждать.

Развести костер и греться.

Последняя мысль была неожиданно яркой и убедительной.

Может быть, инстинкты функционала предостерегают меня от воспаления легких?

Я открыл ранец, что, по-хорошему, стоило сделать сразу же. Стал вынимать промокшие вещи.

К моей радости, все пострадало гораздо меньше, чем я боялся. Застежка ранца, обыкновенная на вид «молния», практически не пропустила внутрь воду. Намок только рулон туалетной бумаги, безропотно выполнивший роль силикагеля. Коробок со спичками оказался сухим.

Теперь следовало найти дрова…

Веток и деревяшек на маленьком каменистом пляже оказалось до обидного мало. Зато бурых водорослей, выброшенных штормами или приливами, у берегового откоса скопились целые груды. Они были практически сухими. Я собрал их в кучу и задумался.

Согреться?

Это ли подсказывала мне интуиция?

Вряд ли.

Я безжалостно разорвал пособие по выживанию в Тверди, сделал ямку в куче водорослей и запихал туда обрывки. Поджег с первой спички. Водоросли сопротивлялись несколько секунд, а потом начали тлеть.

Нет, греться у этого костра было сложно. Вот подкоптиться — запросто. Я отошел подальше, с любопытством взирая на дело своих рук — густой столб черного дыма, встающий на фоне откоса. Слабенькое пламя вряд ли было видно издалека даже в сумерках, а вот дым… дым получился знатный.

Если посмотреть с моря в сторону берега, то идущий от самой воды столб дыма будет отчетливо виден на фоне скалы.

Я уселся на камни, вскрыл второй рацион и принялся ужинать. Суп на этот раз был картофельным, а на второе десантнику полагалось две котлеты с фасолью. Не совсем привычное сочетание, но я сейчас не склонен был привередничать.

Через полчаса, поев и закурив сигарету, я увидел на горизонте белый клочок паруса.

Наверное, в глубине души все люди — расисты.

Нет, я не о том, что любого человека можно довести до того, что он будет проклинать инородцев, восхвалять белых, желтых или черных и ненавидеть черных, белых или желтых — в зависимости от цвета собственной кожи. Можно наверняка, но не о том речь.

Я про то, что в любой кризисной ситуации мы подсознательно ожидаем встретить кого-то похожего на нас. В моем случае — я ожидал увидеть белых. Европейцев. Желательно еще и русских, хотя бы местного розлива.

Ну или что-то уж совсем немыслимое — зелененьких человечков, людей с песьими головами или прямоходящих крокодилов. Я же все-таки неизвестно в каком мире, но этот мир предположительно родина функционалов. Стоит ли уверенно предполагать, что за функционалами стоят именно люди, гомо сапиенс?

Но когда кораблик приблизился настолько, что я сумел его внимательно рассмотреть — большая, метров пятнадцать длиной яхта, вроде бы только парусная, но никакой дикости, никакой отсталости — круглые стеклянные иллюминаторы в начищенных медных ободках, на носу электрический прожектор на крутящейся, будто оружейной, турели, то я увидел — экипаж состоит не из белых, а из азиатов. Мне помахали руками — вроде как дружелюбно. Я помахал в ответ. С яхты спустили шлюпку, и два человека энергично заработали веслами.

Может, я и впрямь где-то на своей Земле? В Юго-Восточной Азии? В Новой Зеландии, там, говорят, рельеф очень затейливый, не зря там теперь фэнтези снимают фильм за фильмом…

Лодка приблизилась к самым камням. Двое моряков принялись табанить веслами, явно опасаясь пропороть днище. Я настороженно разглядывал их.

Высокие, смуглые, черноволосые, узкоглазые. В белых форменных блузах странного покроя, расстегивающихся на плече, как у детей, в белых же штанах. И отчего моряки так любят белое? Стирать же наверняка трудно.

— Прыгай! — не то приказал, не то предложил один матрос.

Гора с плеч. Язык я понимаю. Явно не русский язык, но я его понимаю.

Прыгать я не стал, лодку как раз качнуло к камням, и я просто перешагнул. Тут же сел на дно. Моряки дружно заработали веслами, отгоняя лодку от берега.

Я довольно-таки бесцеремонно продолжал их разглядывать. Японцы? Нет. Китайцы? Тоже очень не похожи, хотя, конечно, китайцы бывают разными, там народов на самом-то деле — как в России. Какие-нибудь малайцы, индонезийцы?

Я бросил сражаться со своим географическим кретинизмом. Как говорила одна моя знакомая девушка, путая Абиджан и Андижан, Исландию и Ирландию, Гамбию и Замбию: «Что ты хочешь, у меня по географии в школе была пятерка».

Во всяком случае, выглядели эти матросы дружелюбно, оружия при них никакого не было.

— Спасибо, — сказал я, чтобы хоть как-то завязать разговор. — Я уж боялся тут остаться навсегда.